Творческий микрокосм Владимира Конева
В многоликом мире современного изобразительного искусства художник, как никогда, творчески свободен. Он не скован навязанными свыше идеологическими установками, диктующими определенные жанрово-тематические направления, не ограничен строгими рамками стиля с присущим ему образным и формальным воплощением, не стеснен в реальном географическом пространстве, способен распоряжаться отпущенным ему временем. Все это по-особому воздействует на творческого человека, заставляя его искать духовные ориентиры, освещающие собственный путь в искусстве и выстраивать оригинальные художественные концепции, материализующиеся в созданных им произведениях.
Живопись Владимира Конева изначально притягивает сгущенным лиризмом авторского мировосприятия. Это чувство становится своеобразным камертоном, настраивающим все слагаемые творческого процесса мастера: от первого эмоционального впечатления до умозрительного замысла, от пробного наброска до законченного живописного текста.
Попытка художественной гармонизации реального окружения прочитывается в самом подходе к воплощению задуманного желаемого. Очевидно, что сюжет, в общепринятом смысле этого слова, в работах Конева не существует. Им не свойственна повествовательность, событийность. Однако тема, как интеллектуальное направление, вполне ощутима. Сама жизнь подсказывает художнику вечные векторы человеческого бытия, в рамках которых возникают его картины: любовь, ненависть, вера, преклонение перед прекрасным, красота нерукотворного мира.
Тематическое уточнение обычно не требуется живописцу. Его замысел всегда балансирует на грани достоверного впечатления и поэтического вымысла. Вероятно поэтому, так трудно отнести живописные полотна Конева к определенному жанру изобразительного искусства. Жанровые границы в них не просто весьма условны, они подчас неразличимы. Взаимопроникновения элементов портрета, пейзажа, натюрморта, тематической картины, переплетающихся между собой в самых различных комбинациях, становятся для художника практически правилом: в реальной жизни все рядом, соединено. И все же, тяготение к поэтике пейзажа, несомненно.
Пейзажные и флористические мотивы, так или иначе, просматриваются в большинстве композиций Конева. Не считая работ, строго следующих правилам изображения природы и вещи, их можно выделить в портретах и автопортретах, картинах-притчах, в живописных авторских фантазиях. Это объясняется просто: часто именно поэтика природы выступает в качестве того чувственного импульса, который способствует рождению образных реминисценций в живописных полотнах художника.
Философские размышления о гармонической связи человека с природой, слияние жизненной и художественной энергии стоят у истоков ассоциативного образно-персонажного ряда искусства Конева. В его создании в равной степени участвует и интуиция, и мысль, и опыт, и знание, и чувство художника. Но всегда, за мифологическими и фантазийными образами ощутимы реальные близкие люди, идущие рядом с ним по жизни. Поэтическая строка самого живописца вполне объясняет подобный подход: «Душа-паломник зрит метаморфозы…».
Один из главных и любимых персонажей коневского искусства – сам живописный текст, зафиксированный рукой мастера на холсте. Процесс материализации увиденных умозрительно и прочувствованных образов священен для любого художника. От его исполнения во многом зависит степень выразительности задуманного. Однако очевидно, что Конева волнует не только это. Его увлекает сам процесс игры с живописной поверхностью: орнаментальным плетением, цветовыми модуляциями. Причем чаще всего правила игры диктует профессиональный интерес. Художник, словно джазовый музыкант, импровизирует с цветоформой холста, пытаясь зримо «озвучить» живущие в пространстве образы.
Орнаментальная трактовка поверхности вызывает чувство ирреальности, мифологизации знакомой среды. Чем сложнее пластический язык, создающий ее, тем ощутимей притяжение созданного художником цветомузыкального «экрана». Диалог со зрителем строится на уровне созерцания, постепенного вовлечения, от эстетики внешнего к внутреннему постижению.
В плоскости одной картины художник упаковывает множество пространств различной силы, глубины, семантики. В их протяженности рождается новая гармония творческого микрокосма – своеобразного «самоосуществления» живописца. Здесь «смех, горечь, страсти, слезы» существуют как изначально присущие миру динамические константы, а их образное противостояние воспринимается как источник и двигатель развития жизни. Искусствовед Надежда Лысова
|
